с днем Победы!!!

---

"Если любовь в вашем понятии ограничивается сменой СП ВКонтакте и словами "...мой личный сорт героина..." в нике или статусе, то я отказываюсь в неё верить (с)"

мне прям и добавить нечего. Полностью согласна

---

никому ни чего не напоминает, а?

---

украдено уже у спертого:)

класненькая штучка

02.05.2011 в 21:22

Пишет  Шерлок Хам-с:

спертое

16.03.2011 в 20:44

Пишет  Uzumaki Junior:

Тыкалка
Для нервных.

---

Самое большое счастье для меня - мой брат!!! мы с ним живём душа в душу, кулак в глаз, пятка в ухо!!!

---

www.diary.ru/member/?1954465 спасибо тебе!!!
после общения с тобой понимаешь, что все не так уж и плохо, и небе сразу стало прекрасным(хотя на нем тучи) и солнце в радость(которое скрылось за этими самыми тучами)
побольше бы таких людей как ты
в общем: "не перевелись ещё на руси люди славные" *

---

"Мы сами придумываем себе проблемы, преграды, комплексы и рамки, освободи себя - вдохни жизнь и пойми, что ты можешь все"

эх, классная фраза
жаль что это всего лишь фраза

---

---

Отпусти его…

не знаю как вам, но мне очень понравилось



Наташа не могла поверить, что Дима, ее Дима, умер. Он обещал ей, что все будет хорошо, что с ним никогда ничего не случится, он профессиональный гонщик, бояться не стоит. Значит, он… обманул ее?
Отказали тормоза… Возможно саботаж…Это уже не важно. Димку не вернуть… На похоронах Наташа находилась в какой-то прострации, она совершенно ничего не чувствовала. Абсолютно ничего. И только дома девушка начала понимать, что он больше не придет, не коснется, не скажет ласково, как всегда, что любит… Никогда! Сегодня его похоронили, окончательно поставив точку в его жизни. Наташа не была религиозной, но сейчас ей как никогда хотелось верить, что там что-то есть, что Димка не исчез, а просто перешел «на Ту сторону», в другую жизнь… И теперь он Там, а она здесь. Пока здесь.
Он врал ей. Каждый раз, перед гонкой, Димка обнимал ее, и говорил, обещал, что вернется, и они, по своей традиции, пойдут гулять. По вечерней Москве, вместе. А Ната верила! Верила!
Разбился. Насмерть. Никакая современная Система Безопасности не помогла! Тишина стадиона и оглушающий взрыв бензобака. Наташа каждую ночь видит этот момент. А гонку-то он выиграл. Не смог затормозить после финиша. Церемония награждения посмертно. С пустым пьедесталом и минутой молчания…
Ната сняла туфли, прошлась по пустой квартире. Все вещи на своих местах. Его вещи. Вот его любимая куртка, почему тогда он ее не надел? Вот диски с записями его многочисленных побед. Вот его плеер с любимой музыкой. Наташа надела наушники, включила. Кто-то пел что-то громко и трагично. Девушка выключила плеер. Тишина ее оглушила. Захотелось закричать, зареветь в голос, но она не сделала ни того, ни другого. Димка не одобрил бы, он не любит когда шумят, он любил тишину. Говорил, на треке всегда так шумно, путь дома будет спокойно и тихо.
С полки на Наташу смотрела фотография. Она с Димой прошлым летом на Черном море. Он улыбается и смотрит, как всегда, нежно, весело и успокаивающе. Больше он никогда так на нее не посмотрит. Только фотография.
Позвонила мама. Предложила приехать. Ната сказала, что хочет побыть одна. Она теперь долго будет одна. Теперь ей никто не нужен. Даже мама.
На похоронах люди подходили, обнимали, говорили «Сочувствую…» или «Мне очень жаль…»… Как буд-то не о человеке, а… а о котенке. Они не понимают как это. Как это больно! Даже не боль, это гораздо глубже и сильнее.
Наташа встала и вышла из квартиры. Не обувшись и не закрыв входную дверь. Ей хотелось на воздух. Девушка открыла люк, поднялась на крышу. В лицо ударил упругий холодный воздух. Осень. Димка любит осень. Любил… Они вместе любили гулять в листопад в парке, за домом. Они и выбрали эту квартиру только из-за парка. Ната посмотрела вниз. С высоты шестнадцатого этажа парк казался маленьким, но живописным и красивым.
Однажды Димка сказал, что хочет научиться летать. Что он хочет парить там, среди облаков… Наверное, он сейчас исполняет свою мечту. А она… Он бросил ее!
Наташа поднялась на борт крыши. Ветер с силой толкнул ее обратно, но она устояла. Больше всего на свете она хочет быть с ним!
- Димка, ты меня ждешь? Мы ведь будем вместе, правда?- сквозь навернувшиеся слезы прошептала она. Никто не ответил. Димы больше нет. Так пусть и ее не будет! Ната раскинула руки, собираясь шагнуть вниз. Ветер повторил отчаянную попытку оттолкнуть ее от края. Страшно не было. Она просто хотела быть с Димкой.
- Девушка, это вам ничем не поможет.- негромко сказал кто-то за спиной Наташи. Она обернулась. Сзади стоял светловолосый парень с добрыми, голубыми глазами.
- Нет.
- Да. Это не выход. Я знаю.
- Что ты можешь знать?- воскликнула Ната.
- Три года назад я стоял на твоем месте.- ответил он.- Я Олег.
- Наташа.
- Вот и познакомились.- Олег осторожно подошел и сел на борт рядом с девушкой. Протянул руку.- Присядь.
- Нет.
- Давай просто поговорим. Если я не смогу убедить тебя, я уйду.
Ната колеблясь, приняла руку и села, свесив ноги туда, куда собиралась прыгать.
- Тебе просто надо поговорить.- улыбнулся Олег.- Станет лучше. Я обещаю.
- Он мне тоже обещал, что все будет хорошо. И обманул меня.
- Расскажи мне, что случилось?
- У меня через месяц свадьба…- вспомнила вдруг Наташа.
- Свадьба?
- Да. С Димкой. А он умер. Бросил меня!
- Не говори так.- отозвался Олег.- Он ни в чем не виноват.
- Не виноват? А как я теперь, как же я? – Наташа разрыдалась, уткнувшись парню в плечо. Первый раз за после его гибели. Словно что-то накопившееся вырвалось наружу. Чувства, как река, выплеснулись, разрушая плотину, которую она сама построила…
- Ничего.- говорил Олег.- Ты плач. Будет легче. Ты отпусти его. Здесь больше не его место. А ты должна жить. Ради него.
- Как я могу жить? Без него?
- Ты же любишь его. Люби и помни, но живи!
- Мне ничего не нужно, понимаешь? Ничего! Я не могу просто жить!- Наташа заглянула Олегу в глаза.
- Сейчас тебе тяжело. Я тебя понимаю. Но время все вылечит,- успокаивал ее Олег.- Нет, ты его не разлюбишь и не забудешь. Но боль пройдет. Ты веришь мне?
- Я… верю…
- Все будет хорошо.
Дима умер. Его не вернуть. Ради него она будет жить? Будет жить дальше. Ведь… он бы не хотел, что бы она умерла, ведь так? Будет жить… Ради него, вместо него. Наташа вытерла слезы. Будет трудно, но она выдержит… Только для него.
- Мне пора идти. Ты не отчаивайся, все будет хорошо.- повторил Олег.- Отпусти его и живи дальше. Ты не одна. Ты носишь его ребенка.
- Что? Я не… Откуда ты знаешь?- Ната удивленно подняла глаза на Олега.
- Просто знаю. Это правда. – он ободряюще улыбнулся и пошел к лестнице.
- Олег!- окликнула его Наташа.- А кто помог тебе?
- Что?- не понял он.
- Ты сказал, что три года назад стоял на моем месте. Кто не дал тебе прыгнуть?
- Никто.- грустно усмехнулся Олег.- Я- спрыгнул.
Парень скрылся на лестнице. Наташа слышала как хлопнул люк. До нее медленно доходил смысл его слов. Девушка вскочила и бросилась за ним. На лестнице никого не было. По пролетам гулко разносились шаги. Шаги человека, который спас ее, но которого не спасли

---

В прошлой жизни ты Ученый

Гениальный ум и составитель парадоксальных теорий. Увлекается идеей и дает ей полностью себя поглотить. Не успокоится пока не докопается до самой сути. Чем сложнее загадка, тем интереснее становится процесс подыскивания ключей. В настоящей жизни не хватает занятия, приносящее пользу. Бегство из реальности происходит от безответственности и нежелания видеть проблему. Выход: при возникновении конфликтов прежде винить себя, расставить приоритеты, решить что именно терять будет больнее, предотвратить потерю.

Пройти тест

---

Санди САБА "Новогодняя сказка"

знаю что уже не новый год, но история очень интересная



Галя Полоцкая сегодня пришла из школы расстроенная: ей поставили за диктант «четыре». Но что самое обидное: она не сделала в диктанте ни единой ошибки! Просто она так пишет букву «о», соединяя ее крючочком снизу, а не сверху или посередине. И вот учительница решила, что Галина «о» с крючочком – не «о», а буква «а» и без крючочка. Ну не могла Галя написать слово «коряга» через «а», не могла, да любому троечнику ясно, что это слово пишется через «о». И как она ни пыталась доказать это учительнице, та даже слушать ее не захотела. И вот ей, круглой отличнице, ставят за полугодие четверку по русскому языку – это ж форменное безобразие, величайшая несправедливость и вообще...
Мама выслушала ее жалобы в этот раз как-то рассеянно, вполуха, только развела руками: «Ох, дочка, ты на своем веку еще столько несправедливости встретишь... Ну, четверка, и что?.. Что она будет значить для тебя лет эдак через двадцать?»
Год назад, когда она схватила случайную четверку за контрольную по алгебре, папка подтрунил: «Галоша, ты теперь, как дядя Коля из седьмой квартиры, «четверки» домой приносишь». Но это год назад, сейчас в доме тишина. И папка не кричит ей: «Галоша из школы пришла, мне коньяк принесла! (Мол, пятерки.) Панна Полоцка, а ну покажите ваш дневник, дайте погордиться!»
Отец, сколько она помнит, почти всегда звал ее Галошей из-за того, что в раннем детстве на вопрос: «Как тебя зовут?» – Галина отвечала: «Галоша» – это она так произносила слово «Галюша».
Еще отец любил называть ее «панной Полоцкой» – дело в том, что у них были польские корни, предок по отцовской линии был сослан в наши русские края после знаменитого польского восстания 1863 года. Здесь встретил свою любовь и остался, дети и внуки его полностью обрусели, а польская фамилия осталась в наследство.
Папка вообще был у нее замечательный. Он с самого ее детства относился к Гале как к барышне. Однажды на Восьмое марта подарил ей семь белых хризантем – по числу лет. И каждый год прибавлял по хризантеме. Последний раз он преподнес ей чертову дюжину – тринадцать белых хризантем. Мама даже немного обиделась: «Ты мне не даришь столько...» Отец отшучивался: «Да я разорюсь на хризантемах, помилосердствуйте, сударыня!»
У него всегда было хорошее настроение, даже выговоры он дочери делал шуточные, она колготки натянет едва, что трусики видно, а он ей: «Панна Полоцка, чего это вы вырядились так, из-под пятницы субботу видать?»
А больше всего на свете он любил Новый год. Это был его любимый праздник. Причем предновогодье начиналось где-то за неделю, а заканчивалось к Старому новому году. Каждый год он развешивал по дому гирлянды: одну самодельную – из разноцветных (самолично выкрашенных), маленьких, с мизинец грудничка, лампочек – протягивал в зале по потолку, закрепляя между люстрой и гардинами. Другую – уже покупную, из лампочек-снежинок, которые не просто горели, а мигали – растягивал в комнате Гали. Делал это ночью, почти тайком. И когда Галя утром вставала, ей в лицо «смеялись» новогодние гирлянды. Но гирлянды были только прелюдией праздника, их он развешивал накануне польского Рождества (так отец называл католическое Рождество, в семье свято сохраняли польские традиции, которые, впрочем, вполне мирно уживались с традициями русскими и советскими) – 24 декабря. А снимались гирлянды после Старого нового года или вообще на Крещение, если Галоша очень просила денек-два подождать. Гирлянды создавали атмосферу праздника, а праздника хотелось каждый день.
Апофеозом Нового года была Ёлка. Не какая-нибудь искусственная, а настоящая свежая из леса – сосна. Отец так и шутил-пел: «В лесу родилась сосенка, в лесу она росла...» Как бы отец себя ни чувствовал, в какую бы командировку ни уезжал, но в последний день школьных занятий перед новогодними каникулами он всегда приносил домой елку-сосенку.
Украшение Ёлки превращалось в своеобразный церемониал: сначала на елку вешались гирлянды по тому же принципу, что и «потолочные»: одна немигающая гирлянда, другая «подмигивающая». Ими оплетал елку отец. После этого они с Галей менялись местами. Он стоял у коробки с новогодними игрушками и подавал. Причем не абы как. Сначала вешались большие шары, потом «сосульки» и всякие фигурные игрушки в виде людей или животных, далее шли шары маленькие, а венчали эту традицию любимые игрушки Гали: большая звезда с цветной мигающей лампочкой внутри на самой вершинке, небольшие стеклянные часы, показывавшие всегда без пяти двенадцать, и деревянный снеговик. Причем года три назад Галя нечаянно расколотила часы, правда, не вдребезги, у них откололся только угол. Но всё равно от этого игрушка не перестала быть любимой: она по-прежнему самой последней цеплялась на елочную ветку. После этого приходила мама и по своему вкусу «закидывала» елку мишурой, «снегами» и конфетти. Отец стрелял из хлопушек и получалась замечательная елка, которой завидовали все соседские дети. А в самый канун Нового года, за полчаса, семья откупоривала бутылку шампанского и провожала старый год: «Помянем старика добрым словом...» А потом отец и дядя Сережа (сосед, который вместе со своей женой приходил к ним «новогодиться») «стреляли» из хлопушек в главу государства, который из телевизора поздравлял «народ» с Новым годом. Выходили на балкон, зажигали бенгальские огни и запускали их с балкона в сугробы, благо этаж был второй, а балкон не со стороны парадного подъезда. Если было настроение, всей семьей ходили на официальную елку, по дороге сворачивали на горку и катались с нее до посинения. Частью история повторялась на русское Рождество, но уже более скромно. В сочельник отец подводил Галю к зеркалу, свет выключался, но вместо свечей зажигался скоротечный бенгальский огонь, и вот пока огонь искрился, Галя должна была разглядеть своего суженого-ряженого, но за всё время никого, кроме отца, в зеркале не видела. На русское Рождество всегда покупался любимый торт отца – Пражский или Киевский – и начиналось чаепитие. Отец добавлял в чай по чайной ложечке коньяку (и маленькая Галя гордилась – ей тоже капали каплю-две), и они поднимали чайные чашки и чокались, будто там было вино или водка. Правда, когда это случилось в первый раз, Галя сразу же после этого «вырубилась» – ее потянуло в сон и она едва не свалилась за праздничным столом. Елка убиралась или в последний день каникул, или вместе с гирляндами стояла до Старого нового года. В Старый новый год опять накрывался стол, и отец шутил: «Пьем за Новый год, чтоб Старый не вернулся!»

Но в этом году всё было как-то не так, не как прежде. Мама с отцом о чем-то шептались, тайком от нее, только стоило Гале зайти в комнату, где они были, их шепот прерывался на полуслове. Как-то Галя застала маму плачущей, и тогда Галя решила, что родители расходятся, просто скрывают от нее. У них в классе так уже случалось: если родители тайком от ребенка шепчутся и мама плачет или ругается – значит, развод. Галя маме чуть сцену не устроила, мол, если разводитесь, то зачем скрываете от меня это, честно, мол, скажите, чего выкручиваетесь и врете. Галя не любила и не умела врать, ну не хочешь сказать правду – промолчи, но врать – никогда! Это отцовский характер.
Но в этот год впервые к польскому Рождеству отец не нарядил гирлянды, произошло гораздо худшее, чем развод – отец тяжело заболел, он слег, да так, что почти не вставал с постели, он лежал у себя в комнате, а мама подавала ему лекарства и ухаживала за ним. Сегодня 28 декабря, а новогодней сосенки у них до сих пор нет. У папы последняя стадия рака, и ему осталось жить от силы неделю.
Отец отказался от госпитализации: «А смысл, всё равно он неоперабелен, мой краб четвертой стадии. Хочу, чтобы в последнюю минуту рядом со мной были мои любимые женщины, а не эти хароны в белых халатах».
Последние дни Галя боялась заглядывать в комнату отца, но всё-таки перебарывала себя: отец лежал бледный, исхудавший, как мумия. В этот раз она неосторожно скрипнула дверью, отец обернулся на звук:
– А, Галоша, ты уж, дочка, извини, что я тебе такой Новый год устраиваю. Уж больно сильно краб меня клешнями прижал.
Она вылетела из комнаты, захлебнувшись слезами. Послед-
нюю неделю она возвращалась домой и останавливалась перед дверью в собственную квартиру, она боялась открытой двери: это значило, что случилось непоправимое. И всегда, прежде чем открыть ее ключом, она толкала ее и облегченно вздыхала: закрытая, значит, всё в порядке, отец живой.

Смерть за ним пришла около полуночи. Нет, она не была с косой наперевес, с выглядывающим из-под белого балахона оскаленным черепом. Нет, во-первых, это был он – ангел смерти. А во-вторых, хотя он в белом, но назвать его одеяние балахоном нельзя было даже при всём желании. Это был просто светящийся абрис, который подошел к кровати умирающего, взял его за руку и тихо сказал:
– Пошли, подошел твой срок, человече...
Отец уже хотел встать и идти, сопротивляться этой силе не было никакой возможности, более того, отца как магнитом тянуло к этому белому ангелу. И уже перед тем как встать, он встрепенулся, из-за болезни он перестал вести счет календарю, и им овладело простое любопытство: а в какой день он умрет?
– 29 декабря, уже десять минут...
– Подожди, подожди, если я сейчас умру, то похороны будут 31 декабря или 1 января, а девять дней придется аккурат на русское Рождество. Хороший же подарок я Галоше сделаю. Нет, я не пойду!
– Да я просто возьму тебя за шкирку, и всё! Вы все смертные боитесь умереть, тело для вас важнее души, и не понимаете, что смерти нет, что вы будете жить, только в другом месте, дорожите своим ветхим неудобным телом и не понимаете, что для вас приготовлено гораздо более удобное тело, хотя ты же поди неверующий, – в словах ангела сквозило легкое пренебрежение к людям и даже некоторое высокомерие, какое бывает по отношению к тому, кто заведомо слабее тебя. Эти слова были дежурными для ангела смерти, и произносил он их если не каждый раз, то через раз или два – точно. Уговаривать человека ангел был не намерен и уже занес свою руку, чтобы взять душу из тела, но умирающий умоляюще попросил:
– Подожди, я не боюсь умирать, я умру, обязательно умру, но только не сейчас, если я умру сейчас, то я сделаю очень нехороший подарок на Новый год дочке. А Новый год должен быть хорошим, светлым, добрым. Понимаешь, без слез, с радостью? Галя не должна получить в подарок на Новый год гроб.
– Твой срок подошел, в книге судеб написано сегодняшнее число, – ангел говорил уже не так уверенно. Но, тем не менее, сделал еще один шаг.
– Если ты ангел Божий, ты должен понять меня. Я же не за себя прошу. Ну хочешь, я тебе расписку напишу, хочешь, поклянусь, скажи, чем тебе поклясться? Какой же ты бессердечный бюрократ, канцелярская чинуша, черствая душа, ну подчисти там свою книгу судеб, пусть я умру 29 февраля, а не 29 декабря, – отец перешел в наступление, кстати, учитывая, что високосный год уже прошел, идея насчет 29 февраля была удачной.
– Я должен взять твою душу! – отмел все доводы ангел и повторно занес руку, но отец отчаянно крикнул:
– У тебя совесть есть? Учти, если я сейчас умру, я этого дела не оставлю, я пойду к Богу, я там такой тарарам устрою, мало не покажется, я...
– Не надо к Богу, – вдруг виновато улыбнулся ангел. – Ладно, живи, все цепляются за жизнь ради себя, а ты ради дочери, это стоит отсрочки.
– Вот и хорошо. – Отец, положа руку на сердце, не ожидал, что ангела можно уговорить. Он кричал скорее от отчаяния, однако же – помогло. – Дай мне только сил!
– Каких еще сил? – не понял ангел.
– Скоро Новый год, а у Гали нет елки, и гирлянды я не повесил. Ты должен дать мне сил! Слушай, тебе не надоело быть ангелом смерти, из сотни в сотню лет заниматься одним и тем же – отнимать у людей дыхание и жизнь. Побудь хоть раз Дедом Морозом! Вместо того чтобы отнимать – подари.
– Я дарю людям дорогу в иное.
– Ты разлучаешь родные души.
– Я их возвращаю в родные места.
– Без сил я ничто не смогу, я не прошу много, я прошу только чуть-чуть...
– Но это не моя компетенция...
– Я к Богу пойду!
– Ну, хорошо, хорошо, вот ведь, никогда не думал, что мне придется быть Дедом Морозом, – ангел немного смутился, дотронулся до лба умирающего и уже хотел было уходить, но отец, моментально приободрившись, его остановил:
– Подожди, дай слово, что выполнишь мою просьбу.
– Какое еще слово?
Отец что-то зашептал ангелу на ухо. Ангел поежился:
– Это не в моей власти... Я не могу, законы природы едины для всех...
– Закон природы, что дышло. Я Богу скажу...
– Ну, хорошо. Я выполню твою просьбу. Даю Слово Ангела Смерти, что так и будет...

Утром Галя проснулась от неожиданного яркого света, бившего ей прямо в лицо. Она открыла глаза и увидела наряженные гирлянды, которые подмигивали ей разноцветными лампочками.
– А где отец? – спросила Галя.
– Ушел за елкой, поднялся ни свет ни заря, собрал гирлянды и пошел за елкой. Сказал, что у Галоши должен быть Новый год, – ответила мама. Для нее такое бодрое самочувствие мужа тоже стало приятным сюрпризом.
Отец пришел через час, и его голос был слышен на весь дом:
– Галоша, я новогоднюю сосенку принес, наряжать будем...
И они стали наряжать новогоднюю сосенку: по заведенному обычаю – сначала большие шары, потом «сосульки» и фигурные игрушки, далее шары маленькие. Звезду Галя в этот раз на вершину водрузила сама, и даже разбитые часы повесила рядом с деревянным снеговиком. Мама выстрелила на елку хлопушками с конфетти. В этот раз они никого не приглашали в гости. Втроем по старой привычке за полчаса до боя курантов проводили старый год. Главу государства решили пощадить, без соседа целиться в него было неинтересно. Они втроем (прихватив и маму) выходили на балкон и запускали в сугробы зажженные бенгальские огни. Потом включили магнитофон, и женщины, сменяя друг друга, приглашали своего любимого мужчину на белый танец: сначала дочь, потом мама.
– Ах, панна Полоцка, вы ослепительно красивы, вы будете кружить мужчинам головы, – шутил отец.
Потом они ходили на официальную елку... Возвращаясь, долго гуляли по новогоднему городу. Пошел снег, и они любовались на снегопад.
– Добрые слова падают, – произнес отец.
– Почему?
– А есть легенда, что когда-то на заре времен было на земле тепло и ласково, но потом напала на людей злая колдунья Злоба, она завладела душами людей, и любое сказанное злое слово уничтожало листья на деревьях. И вот однажды листьев на деревьях не оказалось вовсе, не осталось у людей друг для друга доброго слова. И наступил великий холод. И тогда пожалел Создатель людей, и послал семь ангелов, чтобы те научили людей добрым словам. Но злая колдунья была начеку, она наложила заклятье, и любое доброе слово стало замерзать на ходу, не долетая до людей. Но, замерзая, доброе слово превращалось в красивую снежинку, собираясь вместе, снежинки писали добрые слова и даже фразы на окнах. Увидев их, люди стали восхищаться и души их стали теплеть, согревая добрыми словами и природу. И однажды добрых слов-снежинок накопилось так много, что злая колдунья Злоба не выдержала и отступила далеко на север. И с тех пор каждый год она пытается заморозить мир, но каждый год добрые слова гонят ее прочь. Семь ангелов – семь видов снежинок. Говорите добрые слова, панна Полоцка, и вы никогда не замерзнете, у вас всегда на душе будет тепло.
Отец на полном серьезе обращался к своей тринадцатилетней дочери на «вы».
А на русское Рождество отец купил целых два торта: Киевский и Пражский. И это были самые вкусные торты, которые Галя пробовала когда-либо.

Отец умер 28 февраля – не от «краба», от инфаркта миокарда. Умер легко, во сне. У гроба мама сказала Гале:
– Знаешь, что отец сказал вчера вечером?
– Что?
– Я, говорит, договорился с ангелами, наша Галоша будет жить счастливо и долго, ее никто в жизни никогда не обидит.
Когда утром 8 Марта Галя проснулась, то не поверила своим глазам: на ее письменном столе стоял букет из четырнадцати белых хризантем. Мама клялась, что не покупала цветы. Прошло время, Галоша выросла, но до сих пор не знает, откуда тогда в доме появились белые хризантемы...

---

Два кувшина!

У одной старой женщины было два больших кувшина. Каждый их них висел на одном из концов коромысла, которое она укрепляла на шее. У одного кувшина была трещина, а второй - был целым и всегда переносил всю воду полностью. А треснутый кувшин приходил лишь наполовину заполненным, ибо дорога от реки к дому была длинна.
Так продолжалось долго. Женщина приносила домой лишь полтора кувшина воды.
Понятно, что целый кувшин был горд собой, а треснутый - угнетен и несчастен, он стыдился своей ущербности и огорчался, что мог выполнить лишь половину своей работы.
Однажды у реки после двух лет ощущения полного провала, обратился треснутый кувшин к старой женщине: "Я стыжусь себя, вода стекает из моей трещины всю дорогу от реки к дому!". Женщина улыбнулась и сказала: "А заметил ли ты, что с твоей стороны вдоль дороги тянется гряда цветов, а с другой стороны - нет? Ведь я знала о твоем ущербе и потому сделала высадку с твоей стороны. И всякий раз, когда мы возвращаемся домой, ты поливаешь их. Вот уже два года я собираю букеты прекрасных цветов и украшаю ими стол. Если бы ты не был таким, как ты есть, не было бы этой красоты в нашем доме".

---

Мария Сакович "Случай"

Я не верю в случай. Наверное, поэтому, когда прошлой осенью (я точно помню дату, было 11 сентября) в общем симпатичный парень проголосовал мне с обочины, я остановила машину не раздумывая и опустила стекло в окне правой двери. Он наклонился, заглянул в салон и спросил: «До *** не подбросишь?», я кивнула и сняла с двери блокировку. Он сел на соседнее кресло, я выехала на полосу и, прибавив громкость проигрывателя, представилась – Олеся. Он ответил – Максим, и поинтересовался, можно ли у меня курить. Я согласно агакнула. Машина с легким гулом неслась навстречу закату. Наверное, я поступила легкомысленно, мелькнуло в голове. Но мне было все равно.
Скорей всего то, что у меня кончился бензин, тоже было неслучайно, и машина, дергаясь и кряхтя, дотащила нас в горку, немного скатилась с нее на холостом ходу и наконец встала. Дорога почему-то была пустой, на поля опустилась темнота. Несмотря на дневную жару, ночи в начале сентября уже прохладные, и мы с Максимом тряслись на обочине, оживленно подпрыгивая и пытаясь согреться. Несчастная машина с тускло светящимися габаритами темным пятном громоздилась на светлеющем под последними сполохами заката асфальте. Воздух пах полынью, пылью и влажностью. Максим предложил закурить, я охотно согласилась. Под курево завязался и разговор.
– Куда ты едешь? – спросил меня Максим безразлично.
Я пожала плечами:
– Пока туда же, куда и ты.
– Понятно. Секрет?
– Нет, просто неинтересно. Ну сам подумай – какая тебе разница?
Он засмеялся и согласился – действительно, никакой.
– А ты? Почему автостопом?
Он затянулся, выдохнул дым и только потом ответил:
– Не поверишь...
Вдалеке послышался шум. Я уставилась на горб дороги – из-за него туманным кольцом выплывал свет фар и неумолимо надвигался грохот грузовика. Я подскочила к краю асфальта и замахала рукой, но вылетевшая машина промчалась мимо, обдавая меня смрадом. Я растерянно и сердито обернулась вслед за вихрем пыли и выхлопных газов, посмотрела на удаляющиеся красные габаритные огни машины, похожие на злобные угольки в глазницах разъяренного быка, и выбросила окурок. Повернулась к Максиму.
– Ты начал что-то говорить...
– Да, было дело. Я сказал, ты не поверишь, куда и почему я еду.
– Ну почему не поверю...
– Потому что. В это нельзя поверить. И никто не верит до последнего.
– А все-таки?
– Я еду из-за тебя и с тобой.
Я посмотрела на него, мне стало не по себе. «Мама была права», – промелькнула паническая мысль. Маньяк? Навязчивый поклонник? Но я никогда его не видела! Я стояла довольно далеко от Максима, но обездвиженная машина и опустившаяся на мир ночь не оставляли мне шансов на бегство. Максим сунул руки в карманы, поежился и
усмехнулся:
– Не бойся. Не надо меня бояться.
– Кто ты? – Боже, как смешно и жалко звучал мой голос, похожий на писк, случайно вырвавшийся из неокрепшего горла новорожденного котенка.
– Олесь, ну зачем тебе это? Кто я, куда я, зачем – тебе надо это знать?
Я помотала головой, прикидывая, сразу ли меня задавят, если я брошусь под колеса следующей машины, или сломаю только руку или ногу. Максим вдруг подошел ко мне и взял за рукав куртки – мол, даже не думай. А я не могла не то что побежать – пошевелиться, моргнуть, сглотнуть... меня словно паралич охватил. Я стояла и пялилась на Максима (возможно, даже с открытым ртом). А тот, вздохнув, взял меня за плечи и легонько потряс:
– Олеся! Очнись. Я тебя не убью, не съем, не изнасилую. Мы просто проедем с тобой вместе часть твоего пути, и все – я выйду там, где сочту нужным! Ты поедешь дальше, я останусь. Разве это страшно?
Я помотала головой и закрыла рот. Максим улыбнулся и кивнул в сторону горба дороги:
– Слышишь? Кажется, машина едет, – и он, отодвинув меня (я чуть не упала, ноги не желали двигаться), шагнул к полосе и поднял руку. Выпрыгнувший из-за подъема джип весело притормозил, обогнув мою несчастную тачку, и водитель услужливо согласился дотащить нас на тросе до заправки. Мы ехали в полной тишине в холодной темной машине и тоже молчали. Максим – не знаю почему, а я – от страха.
Когда я полностью заправила бак, выпила кофе в мини-баре заправки и вернулась в машину, Максим вдруг повелительно сказал:
– Отъезжай, надо поговорить.
Я послушно выехала на шоссе и, набирая скорость, двинулась вперед. Мой пассажир откинулся на спинку сиденья и начал говорить:
– Меня зовут Максим, но это не настоящее мое имя. Настоящее тебе знать незачем. Я еду в никуда из ниоткуда, но именно с тобой. Я – твоя Смерть.
Неожиданно для самой себя я не нажала резко на тормоз, не крутанула руль – ничего из тех реакций на потрясение, которые в таком разнообразии показывают в фильмах. Я только хихикнула – идиотски, истерично, чувствуя, что из глаз льются слезы напряжения. А Максим продолжал спокойным, размеренным тоном:
– Я – именно твоя Смерть. Такой ты должна ее встретить и узнать. Тот, кто выглядит так же, как я, на самом деле не увлекается ездой автостопом. Он сам за рулем, дальнобойщик. И он встретит тебя на выезде из города – да-да, того самого, куда ты направляешься. Ты поедешь обратно и будешь очень несчастна, а он заснет за рулем, потому что едет издалека. Мне нужно, чтобы ты повернула назад.
– ЧТО??? – заорала я, вдруг с детальной точностью поняв, кто он и откуда взялся в моей машине, и резко вывернула руль вправо. Спасибо, обочина была широкой и машина не свалилась в кювет. Я затормозила, изо всех сил ударила ладонями по рулю и повернулась к нему, заорав в лицо:
– Тебя моя мать послала??? Она знает, что я еду к Никите, и послала тебя меня вернуть??? Пошел вон из моей машины!!!
Дело в том, что у меня есть тайна – я замужем, я прекрасно отношусь к мужу, но... но люблю другого. Точнее, не знаю, как объяснить... Мужа я очень люблю. А Никита когда-то давно разбил мне сердце, но я привязчива, как собака, и до сих пор в душе верна ему, даже будучи отвергнутой. Той весной передо мной с пугающей срочностью встал вопрос о ребенке – его требовали все. А я понимала – ребенок перекроет для меня все пути к отступлению в том случае, если Никита все-таки поймет, что я лучшее, что было в его жизни, и позовет меня назад. Поэтому, как ни идиотски это звучит, но я решила все выяснить раз и навсегда и, отправив мужа в командировку (подходящий случай подвернулся только через три месяца), села за руль и поехала за почти тысячу километров к Никите. Мама... мама догадалась. Точнее, словно почувствовав что-то неладное, она позвонила мне на мобильный, когда я еще и сотни километров не проехала, мы поругались, в общем... теперь я была уверена, что мама кого-то наняла или попросила, чтобы таким глупым способом меня остановить. И вот я сидела и орала на Максима, пока...
...пока он вдруг на моих глазах не изменился до неузнаваемости – силуэт словно поплыл, куртка вытянулась, превратившись в черное, похожее на монашеское, облачение, полностью скрывшее от меня и лицо парня, и фигуру. Из широкого рукава торчала костлявая кисть руки, сжимавшая в пальцах... да-да, именно косу. Только небольшую – коса в натуральную величину просто не уместилась бы в машине. Капюшон, падающий на лицо Максима, колыхнулся и до меня донесся тихий смешок и скрипучий голос:
– Ну что, теперь я больше соответствую твоим представлениям обо мне?
Я не нашлась, что сказать, и отшатнулась от фигуры на соседнем кресле. Машина моментально наполнилась холодом и сладковато-приторным запахом тления. А Смерть продолжала говорить, гипнотизируя меня:
– Почему люди так падки на дешевые спецэффекты? Почему вы реагируете правильно только на стереотипы? Почему вам всегда и всё надо доказывать? Почему за тысяче-
летия, что я знаю ваш род, вы то шарахаетесь от меня, то не узнаете в упор, да еще и награждаете совершенно несвойственными мне качествами? Я и кровожадная, и ненасытная, и незваная, и холодная... а я не такая!
Несмотря на ужас ситуации, я ухмыльнулась, так забавно прозвучали слова Смерти. А Она, словно подстегнутая моей реакцией, мигом «потекла», как марево, и на месте странной фигуры в плаще, а ранее Максима, сейчас сидела хрупкая девушка в легком, несмотря на холод, белом одеянии, с грустным красивым лицом и длинными светлыми волосами. Она подняла на меня глаза и улыбнулась:
– Поговорим?
Я кивнула, вытащила из кармана сигареты и твердо решила не задумываться над абсурдностью происходящего. А Смерть заговорила снова – на этот раз голосом тихим и мелодичным:
– Я так устала от людской несправедливости, ты даже не представляешь! Вот даже ты – ты ведь испугалась меня! А почему? Я сразу сказала – не буду тебя убивать! И цель у меня была скорее обратная – предупредить, остановить, оградить... а ты... и ведь так всегда – стоит показаться человеку такой, какой я должна быть для него – сразу недоверие, подозрения, а стоит явиться в привычном ему облике – ужас, паника, страх, попытки к бегству или даже желание меня убить! Это ли к лицу человеку? Ведь это черты, которые чаще приписывают мне...
Я во все глаза смотрела на Смерть, а та, казалось, была искреннее разочарована (хотя почему «казалось»? Если ей не свойственны человеческие сомнения и рассуждения, то она и была искренней), и пыталась понять и принять то, что происходило. Но – не могла. Все мое существо противилось этому пониманию. В мерцающем призрачном свете панели приборов и магнитолы, включенной, но поставленной на беззвучный режим, эквалайзер которой мерно прыгал и опадал в такт неслышимой музыки, Смерть казалась обычной девушкой с чересчур бледным лицом и тонкими, почти прозрачными руками. Она каким-то неуверенным жестом поправила длинные упавшие на лицо волосы и опять посмотрела мне в лицо.
– Ты не веришь мне, опять... – она отвернулась к окну и уставилась на свое отражение в стекле, потом постучала пальцами по крышке бардачка и снова повернулась ко мне. – Я докажу. Смотри! – и указала пальцем куда-то на дорогу.
Я послушно повернулась и застыла – прямо в глаза ударил ослепительный свет фар мчащегося в лоб грузовика. И хоть мне хотелось зажмуриться, глаза сами распахнулись навстречу... но перед грузовиком вдруг, как из-под земли, выскочила легковушка и легко влетела прямо ему в морду. Послышался страшный грохот, затем резкий визг тормозов, звон битого стекла, грузовик замотало по дороге вместе с приклеившейся к нему грудой металла, в которой сейчас было трудно узнать машину. Наконец, в очередной раз мотнув легковушку, как щенок тряпку, грузовик резко отскочил к обочине и там застыл, а бывшая иномарка отлетела на середину дороги и замерла, дымясь. Я закрыла глаза, распахнула дверцу и высунулась наружу – меня немилосердно рвало, просто выворачивало от увиденного.
Когда я наконец откинулась на спинку сиденья, Максим – это был снова он, и я обрадовалась ему как родному – протянул мне бутылочку минералки и салфетку. Я прополоскала рот, отпила немного, вытерла губы и включила зажигание, пробормотав «Давай отъедем». За окном мерцало звездное небо, а в свете фар пунктир разделительной линии манил вдаль. И – никаких машин.
Мы ехали молча. Максим смотрел в окно, я упорно ничего не говорила. А что было говорить? Я поняла, что он показал мне то, о чем предупреждал. Шансов выжить в этой аварии у меня не было. Но у меня был выбор – вернуться к жизни. Какой богатый выбор – жить или умереть! Точнее – поверить или нет...
А Максим продолжал рассказывать:
– Мне давали тысячи имен. Меня боялись, мне поклонялись, мне приносили жертвы, меня даже любили... а ведь ничего этого не нужно. Нужно только одно – знать, что я есть, и всегда быть готовым к встрече со мной, и узнать меня. Ведь смерть – это не противоестественно. Это нормально, это в человеческой природе и вообще в природе. Я рядом с человеком с самого рождения, но никогда не прихожу просто так. Я всегда прихожу именно тогда, когда нужно. Ты даже не представляешь, как многие меня ждут – смертельно больные, раненые, старики, прикованные к постели. Как многие мне искренне рады и какой разной я бываю – желанной на поле боя, долгожданной у ложа больного, улыбчивой и ласковой у кроватки ребенка-дауна... и как мне иногда не хочется идти к тем, кто зовет меня раньше времени! И как я ненавижу тех, кто вынуждает меня прийти! К ним я поворачиваюсь самой страшной своей стороной, потому что насилие – это худшее, что может сделать человек. А насилие над высшей волей – это вообще преступление. И еще я не терплю тех, кто натравливает меня на других – тогда я чувствую себя бездушным животным...
Я молча слушала, не испытывая ничего. Мне даже страшно уже не было. Хотелось одного – вот так ехать куда-то и никогда никуда не приезжать. Наверное, это и есть апатия...
– А ты... с тобой получилась обычная, в общем, история... твоя мать очень тебя любит, переживает и сочувствует тебе. И боится. Боится, что ты сломаешь свою жизнь. В таких случаях я иногда нарушаю привычный ход событий... ведь перед лицом смерти никаких тайных движений в душе человека не остается. Твоя мать искренна в своем страхе. А я хочу ей помочь. Но решать тебе. – Он накрыл мою руку своей ладонью, теплой и родной (ведь это МОЯ смерть, подумала я, МОЯ и больше ничья), и попросил: – Останови здесь, я выйду.
Меня не смутило ни то, что вокруг простирались поля и даже огоньков деревни не светилось вдалеке, ни то, что ночь была в самом зените, ни холод и пустынность трассы – я притормозила, он открыл дверь, улыбнулся и сказал:
– Не вздумай по мне скучать, – и вышел из машины, легко хлопнув дверью. Я выехала на дорогу и долго смотрела в зеркало заднего вида, пока его фигура не исчезла во тьме – и даже когда она растворилась в ночной синеве, я продолжалаяугадывать его силуэт вдалеке.
Через полтора часа я подъехала к дорогущему мотелю, щедро украшенному гирляндами, цветными рекламами и надписями, оплатила номер и купила бутылку коньяка. Напившись до невменяемости, выплакав и выкричав все напряжение (не знаю, что подумал обо мне персонал), я уснула и проспала полсуток, а потом... потом развернулась и поехала домой. Я успела вовремя – мы с мужем встретились во дворе дома, я ставила машину на ночь, а он как раз выходил из такси, отозванный из командировки по «производственной необходимости». Получается, что мама и Максим спасли не только меня, но и мою семью...
Больше года я прожила относительно спокойно. И только пару месяцев назад начала узнавать Максима среди прохожих. Наверное, потому, что плохо сплю, очень боюсь рожать и уже лежала на сохранении. Максим делает вид, что не замечает меня, а мне иногда хочется с ним поздороваться. Но он быстро исчезает из виду, не давая мне возможности подойти. Наверное, просто не было подходящего случая. А еще я иногда думаю про другого Максима, который должен был заснуть за рулем, но, не встретив моей машины, очнулся, никому не причинив вреда. Возможно, мой выбор – случайный, конечно, – спас жизнь и ему.

---

---

нравится(^_^)

"О, друг, зачем заботиться о тайнах существования? Зачем мучить тело и душу трудными размышлениями? Живи счастливо, проводи время в радости; при конце тебя не спросят о том, зачем мир таков, каков он есть.
Взгляни на утро, вставай, юноша, и дыши радостью зари! Придет время, что ты будешь искать и не найдешь этой минуты жизни, которая так удивила нас в этом обманчивом мире. Утро сбросило покров мрака, – о чем же печалиться? Вставай, будем пользоваться утром, потому что многие утра будут еще дышать, когда в нас не будет уже дыхания.
Персидская Кеям

Странно! Человек возмущается злом, исходящим извне, от других, – тем, что устранить не может, а не борется со своим собственным злом, хотя это в его власти.
М.Аврелий

Душа есть сущность живая, простая, бестелесная, словесно-разумная, действующая посредством тела и сообщающая ему жизнь и возрастание, чувство и силу рождения. Она есть сущность свободная, одаренная способностью хотеть и действовать, изменяемая в воле, имеющая ум… как чистейшую часть самой себя.
Святой Иоанн Дамаскин"

---

Телефонный звонок. 2 часа ночи. - Привет. Я тебя люблю. - Привет (улыбается). - Как ты там без меня? Извини, что так поздно… - Да, ничего. Лешка, я так соскучилась, когда ты уже приедешь? - Солнце, осталось совсем чуть-чуть, каких-то пару часов и я дома. Давай поговорим, а то я за рулем уже 10 часов, устал, сил нету, а так твой голос меня бодрит и придает сил. - Конечно, давай поговорим. Давай расскажи мне, чем закончилась твоя командировка? Изменял мне, наверное (улыбается)? - Любаня, как ты можешь так шутить, я так люблю тебя, что даже не смотрю ни на кого. А по работе успел сделать очень-очень много. Уверен, что после всего этого мне, как минимум, поднимут зарплату. Вот. А как ты себя чувствуешь? Наш малыш толкается? - Толкается… это мало сказано, не понимаю, что я ему сделала. И, знаешь, обычно, когда слышу твой голос он – само спокойствие, а сейчас что-то наоборот разошелся. А почему ты решил ехать в ночь? Отдохнул бы, да ехал, а то… Вот как ты уехал, рассказывай. - Ну, как, как: после последних переговоров сел в машину, заехал в отель за вещами и двинулся в сторону дома. Где-то во второй половине пути, часа полтора назад, ты только не волнуйся, я отключился, но буквально на пару секунд. Все нормально, слава Богу, но почувствовав опять усталость, решил тебе позвонить, чтобы больше не засыпать. - И вот как я могу не волноваться? Подожди секунду, городской звонит. В такое время, кто бы это мог быть? Подожди секунду. - Сотникова Любовь? - Да. Кто это? - Старший сержант Климов. Извините, что так поздно, нами обнаружена машина, попавшая в аварию. По документам, человек, находящийся внутри, Сотников Алексей Валерьевич. Это ваш муж? - Да. Но этого не может быть, я как раз сейчас разговариваю с ним по сотовому. - Алё, Леша. Лёша, ответь! Мне тут говорят, что ты разбился. Алё! В ответ только чуть слышное шипение динамика. - Алё. Извините, но я действительно только что разговаривала с ним. - Извините, но это невозможно. Мед эксперт констатировал, что смерть наступила около полутора часа назад. Мне очень жаль. Извините, нам нужно, чтобы вы приехали на опознание.

---

с Рождеством Христовым!!!

Под покровом ночи звездной
Дремлет русское село;
Всю дорогу, все тропинки
Белым снегом замело…
Кое-где огни по окнам
Словно звездочки горят.
На огонь бежит сугробом
Со звездой толпа ребят;
Под оконцами стучатся,
“Рождество Твое” поют.
“Христославы! Христославы!” -
Раздается там и тут.
И в нестройном детском хоре
Так таинственна, чиста,
Так отрадна весть святая
О рождении Христа…

---

не знаю чем, но мне понравилось

---

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра